все это смешно, но неожиданно - страшно грустно, я смотрю, как ты улыбаешься, смотрю на мокрые листья, смотрю на небо, и вдруг думаю, что все это совершенно напрасно, что никто не прочитает об этом и не выучит отрывок из этого наизусть, как домашнее задание в школе (а по собственному желанию - тем более), я думаю, все это совсем не имеет смысла, а значит, всего этого нет - нас, и листьев, и неба, потому что никто не знает, только мы, и ты вот-вот уже забудешь, а я
стрелок будет средней линзой в твоем объективе, ириской в желтом фантике справа от чашки чая, пустотой в совершенно пустой квартире, тем человеком, которого ты каждый раз, встречая, хочешь обнять; стрелок будет смехом, нашим с тобой общим, стрелок сказал "да" за меня, потому что я просто не знала, как; стрелок будет каждым четырнадцатым прохожим, увиденным мной-тобой из окна вокзала; стрелок будет безымянным пальцем моей правой руки, твоей левой, железнодорожным кофе, который я пью, с которым ты - пока - незнакома, долькой лимона в чашке, которая тебя согрела, когда ты придешь к нему, стрелок будет дома; стрелок будет стрелком на границе миров и возле, стрелок будет где-то в толпе людей, пока будут люди; летом, зимой и даже самой поздней осенью, я обещаю тебе, стрелок будет.
так темно и пусто, как будто ночь. и много-много звезд. эти твои метафоры; хоть я и смотрю на звезды время от времени, про меня все-таки была первая, потому что все остальное время я -
я наступаю в глубокую лужу. ругаюсь, а потом вижу где-то между звезд самолет. и еще один, и еще. три самолета в одном небе. мьюз поет: "if you promise not to fade away", а я думаю, его обманут. точно так же, как это небо сейчас упадет на меня - такого нельзя обещать, мистер Беллами, вы хотите слишком многого.
делаю глубокий вдох и чувствую, как болят ребра. мне опять приснилось, что мне их все переломали к черту в поисках чего-то, чего под ними, конечно, не оказалось. у меня никогда не было сердца, хорошо, что ты об этом не знаешь.
разве могут болеть ребра из-за того, что их сломали во сне? я пинаю мокрые коричневые листья ногами и думаю, что это неправильная осень. кеды и так уже мокрые насквозь, можно хоть утопиться в луже. где-то это уже было - смешно, но я не смеюсь, в последнее время я смеюсь только тогда, когда не смешно.
а если бы я была джудом лоу, все было бы по-другому.
28 значило что-то уже давно. конечно, меньше, чем 14, потому что сегодня - 14 октября, самая красивая дата в мире. мне бы обводить ее в дневнике, улыбаться, рассказывать Марте, получать поздравления, как будто день рождения не у тебя, а у меня. сегодня самый красивый день на свете, а я сижу и пью какао, как будто это самый обычный день. но моему какао верить нельзя, сегодняшний день - самый грустный, даже более грустный, чем.
28 в два раза больше, чем 14, 28 дней спустя - про пустой Лондон (мне кажется, теперь он действительно пустой), 28 лет назад у мира был праздник, три дня назад вечеринка закончилась.
show must go on - я верю Фредди, а ты почему-то не верил.
раз уж мы не умерли оттого, что нас друг у друга нет, мы не умрем от отсутствия денег в карманах, и оттого, что никогда не побудем в странах тех. хоть в одиночку, хотя бы раз.
раз уж мы не умерли оттого, что наш общий неровный пульс разделился на два искуственных и монотонных, и оттого, что я тебе никогда "боюсь" не шепну в затылок и не прижмусь к тебе так, словно
нас друг без друга вовсе не может быть; раз уж мы не умерли оттого, что осень нас обещала и не смогла любить, раз уж мы теперь ничего у нее не просим;
раз уж мы не умерли оттого, что ни один из нас другого теперь не узнает по линиям на ладони, по неровности шва на джинсах и по разрезу глаз; раз уж нам это даже не приходило в голову;
раз уж мы не умерли оттого, что под самым сильным дождем мы больше не ждем друг друга, делая вид, что мы здесь случайно; раз уж мы забыли вкус слова "тайна", мы, наверно, вообще никогда не умрем.
я сижу на вокзале, слушаю колдплей, пью кофе и плачу, потому что вчера было вечность назад, а завтра никогда не закончится.
а женщинам с разноцветными сумками и волосами, женщинам, которые вылили по бутылке лака себе на голову, женщинам в спортивных штанах и не очень, женщинам, которые ждут поезда гродно-минск в 22.49, этим женщинам плевать.
мы с Пашт свалились с неба. не знаю, что мы делали на небе, просто мы оттуда свалились вдруг, я и Пашт. а небо было белое.
мы свалились в бесконечные кусты капусты. капуста там росла на кустах, и она была похожа на бутоны роз. совсем маленькая, ее можно было сжать в кулаке.
а до Пашта было метров триста. мне казалось, что мы упали с неба вместе, но теперь Пашт стояла далеко, и было только это поле и Пашт, и больше ничего не было.
я крикнула:
- какой капустой в тебя кинуть, синей или красной?
- не знаю.
Пашт не любит красно-синие сочетания. поэтому я говорю:
- этот синий, он совсем не синий, а очень даже фиолетовый. а красный больше похож на бордовый.
подумав, Пашт отвечает:
- фиолетовый, в таком случае.
я бросаю фиолетовую капусту, но она, конечно, не пролетает триста метров. если честно, она не пролетает даже половины.
тогда я набираю полные карманы капусты - фиолетовой, бордовой - и пробираюсь к Пашту через кусты.
оно просто вдруг оказалось. я решила, что я хочу яблоко, и оно появилось, и я сразу поняла, что оно от тебя.
это было не такое яблоко, какое американские родители дают американским детям с собой в школу, и совсем не такое, какое продают бабушки рядом с моим домом; это было такое Яблоко, как дочь Криса Мартина или мой плеер, я имею в виду, это было хорошее яблоко.
я подумала, что оно выросло в твоем саду, это яблоко. пока ты лежала на спине и смотрела в небо. а может, пока ты лежала на спине и смотрела в потолок с температурой 40.
теперь я знаю, кто разбрасывает кокосы между мирами. это Стрелок. я не уверена, что у него есть стрелы, хотя, наверно, иногда бывают. но в мою голову так часто летят кокосы, а иногда Стрелок глумится и кидает их в ананасовый сок, который он вообще должен просто передать из твоего мира в мой. и получается чертовоски вкусный сок, если честно.
каждая бесконечность пахнет по-новому, но ничего нового в ней нет. очередная бесконечность, запах ничего не значит. для бесконечности - совершенно ничего.
только я смотрю на свои духи, которые пахнут Лондоном. городом, в котором я никогда не была. который пахнет так же, как все остальные, потому что бесконечности бесконечны, и все запахи - в них. а города, они пахнут друг другом. и больше ничем.
но мне все равно. мои духи пахнут Лондоном, и воротник моего любимого свитера - тоже.
а пластелиновый человек умер. у него просто отвалилась голова. он все время улыбался, и его отвалившаяся голова улыбается до сих пор. в моей квартире - два трупа.
чайника и пластелинового человека.
просто они были хорошие. пластелиновый человек был добрый. я сделала его сама, он был в кедах. и улыбался. вседа-всегда, даже когда ему было грустно. а потом взял и умер. его голова лежит рядом со всем остальным, и я не знаю, что с этим делать.
и Эм, если что, умерла. только вот она совсем не была хорошей. эта ужасная девочка-бог. сегодня я видела, как ее сбила машина. то есть она сама застрелилась. спрыгнула с крыши. я не помню.
я ненавидела ее, эту Эм. с ее старинным столом и зеленым чаем.
боже, как я ее ненавидела.
она должна была оказаться наркоманкой, но я ненавидела ее слишком сильно. и себя - слишком сильно.