[unrealized]

кто-нибудь здесь знает, какие бывают виды связи в словосочетаниях и чем они отличаются друг от друга? это не шутка, это серьезный вопрос. мне совершенно нечего сказать про любовь, просто - нечего сказать, и дважды нечего сказать про любовь по-английски. мне приходит смс с незнакомого номера: "будь проклята." ничто не напугало меня так, как эта точка в конце.
да, кора, я написала тебе рассказ. сразу скажу, что я не умею особенно; потом, это всего лишь сон, так что с сюжетом ничего не сделаешь. да, написать-то можно было и получше, я понимаю; но мне кажется, что что-то переключилось, раньше все работало, а теперь пропало.

в любом случае.

когда Джереми умер, все исчезло.
я не помню, кто мне об этом сказал, я помню только, как мне об этом сказали. мне сказали: "Джереми умер" голосом, каким люди всегда говорят о несчастьях, произошедших с незнакомыми им людьми. Джереми умер - какая дурацкая, в сущности, фраза. можно было подумать, что Умер - его фамилия, так это было сказано. я помню, как услышал это, и все исчезло. сначала исчезла комната, в которой я находился, потом - мои ладони вместе с обручальным кольцом, потом - я сам. наверно, какое-то время во всем мире существовали два этих слова: "Джереми умер", и больше ничего не существовало. когда я был возвращен обратно, я ощутил, как все изменилось. я не знаю, как долго мы отсутствовали и где мы были, я знаю только, что все стало другим, даже мои ладони, даже мое обручальное кольцо. все стало скомканным, или, может быть, точнее будет сказать - искривленным; хотя нихрена не точнее, один черт. Джереми умер.
я не хотел бы, чтобы эта часть затянулась надолго. я не хотел бы выкладывать вам свои лучшие воспоминания, связанные с Джереми, одно за одним. нет, не хотел бы. я не хотел бы, чтобы вы, читая о том, какой он был замечательный и уникальный, думали: "боже, когда он наконец подохнет и начнется интересная часть", нет, честное слово; малейшая вероятность того, что вы можете так подумать, приводит меня в ужас, в тот самый, когда хочется метаться по помещению, врезаясь в столы, шкафы и полки и в буквальном смысле лезть на стену. спустя некоторое время, как правило, кто-то говорит очень спокойно и очень осторожно: "дверь не заперта, дружище". и он чертовски прав, этот Олимп, это Средоточие Спокойствия и Целомудрия. более того - дверь открыта нараспашку, над ней огромные светящиеся буквы "ВЫХОД", беги, идиот, не ломай мебель, ремонт сделан совсем недавно. что я обычно делаю в таких случаях? опускаю голову и ухожу, медленно и молча. но не в этот раз. не знаю уж, почему, но точно не в этот раз. вот она, распахнутая дверь, прямо передо мной. что-то заставляет меня остаться. может быть, то, как много значил для меня Джереми; может быть, совсем не это. я не буду ломать вашу мебель, просто тихонько посижу в уголке. я даже не задержусь надолго. (это безумие, забудьте. я всего лишь хочу сказать, что, как бы страшно мне не было представлять, что вы можете подумать что-то не то, или даже просто читать мой рассказ с чувством тяжелой, вязкой необходимости, думая о чем-то своем или вообще ни о чем не думая - я почему-то все-таки пишу).
люди придумали слова, чтобы понимать друг друга, но я не уверен, что им стало от этого легче. я предпочел бы не понимать ни одного из человеческих языков вовсе, чтобы только не слышать никогда этих слов. но - все вернулось, от Джереми осталась горстка пепла и два слова. вообще, слово "возвращать(ся)" всегда меня угнетало, с самого детства. с того самого момента, как нужно было возвращать одолженного "Тома Сойера" другу, который все равно его так и не прочитал с тех пор; или возвращаться домой из школы, или, еще хуже - из летнего лагеря, где мне никогда особенно не нравилось даже, просто, не знаю, это навязчивая идея какая-то, не обращайте внимания. если честно, мне даже сейчас не нравится возвращаться - не говорите моей жене - домой с работы. и совсем, черт возьми, не потому, что я очень люблю свою работу или - господи - не люблю жену. так вот, когда мне сказали, что Джереми Умер, все пропало; а вернулось только тогда, когда мне сказали, что его кремировали. я не знаю, сколько времени прошло между двумя этими, ээ, событиями, и мне, сами понимаете, как-то неудобно спрашивать. неудобно потому, что в этом идиотском обществе принято считать, что люди, задающие вопросы, ответы на которые очевидны, - сумасшедшие. и то, что Джереми умер, и то, что для меня это, черт бы вас побрал, не просто два слова, для меня это две стрелы, две пули, две столовых ложки мышьяка, два глотка серной кислоты; вы добавляете мышьяк в чай вместо сахара, вы видите, как в вас стреляют, вы видите обе пули, летящие прямо вам в лицо, тогда вы закрываете глаза, но ничего не происходит. вы выпиваете свой чай с мышьяком, серную кислоту, что угодно - и ничего не происходит. вы ждете с закрытыми глазами, а потом отправляетесь спать. завтра вам на работу. так вот, даже все это - все это - ни в коем случае не послужит смягчающим обстоятельством. нет, нет. это еще один признак сумасшествия, только и всего.
горстку пепла, которая осталась от Джереми, отдали его жене. то есть, мне об этом ничего не сказали, но однажды ночью я на цыпочках выбрался из дома и отправился к дому Джереми, не знаю уж, зачем. его дом стоит в паре кварталов от моего, возле большой дороги. ночью машин там почти совсем нет, поэтому я шел прямо по разделительной полосе, осторожно, как если бы она была канатом, натянутым над пропастью. так вот, я шел так, когда вдруг заметил, что кто-то сидит прямо на моем канате, посреди дороги. я спросил у сидящего, могу ли я чем-то ему помочь, а потом, когда увидел лицо, понял, что это его жена. она ничего не сказала, и я сел рядом. перед ней, прямо на дороге, я увидел ту самую горстку пепла. я сразу все понял. было видно, что пепел пытались распределить по двадцати квадратным сантиметрам асфальта более-менее равномерно, чтобы на нем было удобнее рисовать; да, и рисунки там были тоже. такие, какие дети обычно рисуют в начальной школе. ну, знаете, елочки, домики, цветочки. я начал рисовать тоже - нарисовал шестконечную звезду, потом пририсовал одному из уже готовых домиков дымовую трубу и дым, идущий из нее. подул ветер; части Джереми разлетелись по этому проклятому городу, наши рисунки стало трудно различить. внезапно мне захотелось выть, скулить от отчаяния, подняться, а потом упасть на землю снова с такой силой, с которой я только смогу заставить себя упасть, переломать себе все кости, раздробить череп; а его жена, она сидела с отсутствующим выражением лица, как будто ничего не происходило; мне хотелось схватить ее за волосы, схватить себя за волосы, перевернуть Землю; на самом деле, эта женщина просто знала, что дверь открыта. более того, открыты все окна, и, по большому счету, стен вообще нет. когда я это понял, мне показалось, что из моего тела достали все кости, и я принялся безвольно чертить на пепле пересекающиеся прямые, и упрямо продолжал это бесперспективное занятие, несмотря на ветер. когда от горстки почти совсем ничего не осталось, я взял оттуда пару песчинок, пылинок, или черт знает, как их там назвать; взял и положил во внутренний нагрудный карман куртки. я поднялся, попрощался с женой Джереми, которая снова ничего не сказала, и отправился домой. можно сказать, я чувствовал себя лучше, хотя это не совсем так, конечно; скорее - теперь мне казалось, что я смогу заснуть. пожалуй, через какое-то время все вернулось бы на свои места, во всяком случае на места, близкие к своим; я хочу сказать, у каждого свои заморочки, и эти песчинки в левом нагрудном кармане моей куртки, они действовали на меня умиротворяюще. я понимаю, что я сам это придумал, но, в любом случае, содержимое моего кармана внушало мне если не уверенность, то надежду; даже не само содержимое, а убежденность, что в моем кармане находится именно то, что, как мне кажется, там находится. через несколько дней, в воскресенье, пока я остыпался утром, жена постирала мою куртку. она постирала ее в стиральной машине.
господи, честное слово, я люблю свою жену. клянусь, я люблю ее больше жизни. но почему, господи, по-че-му.