sometimes
it feels like you're a monument of an enormous size
set in the centre of everything
people pass you by and you recognize the faces, you recognize the eyes
that stare at you and never really see
cause you're not the one they are meant to see
and you know they will be alright if you disappear
if the world spits you out, if you die in their sight
dear
before their very eyes
they will be alright
until someone else dies
well, sometimes it is different, sometimes you'll feel the thorns
growing beneath your skin
or you'll find yourself counting dawns
having collected thousands of them, having seen
even more. and darling, you've never done anything
wrong
except being born
хочется написать очередную запись об одиночестве, но одиночество сжирает слова, как такой круглый чувачок, в которого мама играла, когда не было компьютера, зато была подключенная к телевизору игровая приставка; чувачка звали пэкмэн или как-то похоже, а еще она играла в танки, а папа играл в марио и бильярд, а я проводила дни напролет на улице, преимущественно на деревьях. мне сейчас кажется, что я видела это в кино; все как-то резко отправилось к черту, теперь я сидела бы дома хоть год напролет, лишь бы меня не трогали, сидела бы и читала, но. я не могу понять, во мне дело или в тех, кто мне звонит, но явно не в тех, кто мне не звонит, и это немного сужает круг, но ничерта не решает. мне кажется, если бы мне звонили те, кто не звонит, все было бы по-другому; но звонят те, кто звонит, и я не беру трубку (я чудовище, мама права)
когда сэлинджеру было 22, девушка ушла от него к чарли чаплину
сейчас ему 88, и мне хочется обнять его и гладить по голове, и я не знаю, после его рассказов можно никогда ничего не читать больше, действительно - вообще ничего, это самое мое любимое из всего, всегда, джером, джером, нет ничего такого больше, никогда не было
а регина поет, i'm so lonely lonely lonely
проснуться бы через десять лет
Доступ к записи ограничен
у меня красивые одноклассницы, а кораблики стоило понимать буквально


еще восемь
первая даже мне нравится



но дьявол не звонит
если ты никогда не встречал между страниц словарей
кем-то забытых кленовых листьев, если ты никогда не кормил
чаек с рук, стоя на берегу ближайшего из морей,
и дарил всегда только розы, а не васильки и маки,
и ни разу не чувствовал, засыпая, как катишься вниз по склону,
если ты не умеешь делать кораблики из бумаги
так, что они плывут и совсем не тонут
никогда, никогда не тонут
ветер разбивает лицо, и отчего-то сводит остатки скул
а чьи-то слова о том, что все не так уж плохо
нагоняют тоску
и в городе, где рельс никогда не было и в помине
до одури хочется тут же, немедленно лечь под поезд
и от невозможности провести с тобой вечер на севере англии у камина
я вдыхаю воздух, пинаю стены - то есть
по сути, не делаю ничего
нет ни камина, ни англии, ни меня самого

(проблема состоит в том, что я не умею рассказывать; я предупредила, поэтому рассчитываю на некоторое снисхождение)
моя мама - полька, а папа - русский. так получилось, что я живу в стране между родин моих родителей, и, если честно, жить в стране между мне не нравится. о том, как сильно мне не нравится здесь жить, я могу ныть часами, но дело сейчас не в этом; дело в том, что папа давным-давно ненавидит поляков, а мама недолюбливает русских. как они живут вместе уже черт знает сколько лет - ума не приложу, а ведь, как мне кажется, оба они - настолько типичные представители каждый своей культуры, что даже смешно. вообще, мне всегда казалось, что все эти стереотипы (чопорные англичане, медлительные прибалты и все такое) редко оказываются правдой, как, впрочем, любые другие стереотипы; казалось до тех пор, пока я не заметила этого за своими родителями. мой папа - умный мужчина сорока трех лет, до безумия любит мясо, все на свете ест с хлебом (мне кажется, только русские едят все с хлебом. очень странная особенность, по-моему), покупает каждый номер газеты "спорт-экспресс", слушает нечто, именуемое блатной лирикой или - почему-то - шансоном (я периодически пытаюсь убедить его вернуться к макаревичу; но тут вступает в силу следующая черта), совершенно не придает значения чужим советам или просьбам (пример: курит на балконе, весь дым в комнате, я прошу его, чтобы он курил в другую сторону, кивает, чуть поворачивается, в следующий раз идет курить, и опять дым дома), читает всяких авторов, фамилий которых я не помню, но они, по-моему, сродни шансону в музыке (все это, как мне кажется, для старых пьющих мужчин, считающих себя умными; папа, по-моему, недостаточно стар для этого и чересчур умен), любит старые русские фильмы (все до единого), несмотря на то, что видел каждый из них два миллиона раз, и смотрит их непремнно на максимальной громкости; если по телевизору нет никаких старых фильмов, сойдут и русские сериалы (зона-зона, мне все кажется, что почти у всех русских сериалов один режиссер), обожает поставить на место всяких официантов и кассиров, которые недостаточно хорошо его обслуживают, считает, что о мертвых нельзя говорить плохо, как нельзя критиковать любые действия православной церкви (например, когда я ходила туда с ним в детстве, обязательным условием был платок на моей голове; меня всегда это возмущало, даже в 5 лет). о поляках папа говорит, что они очень хитрые, а он ненавидит в людях хитрость, изворотливость, способность пойти на все ради собственной выгоды; я спорю с ним очень много, каждый раз срываясь на крик: не могу по-другому, передергивает, когда это слышу
мама, во-первых, внешне - совершенно полька (мне кажется, у поляков особый типа лица), она добрая и рассуждает всегда в точности так, как полька из любого сериала (у них тоже все сериалы одинаковые, но не о мафии, олигархах и зоне, а просто такие смешные печальные истории, о которых пишут в плохих книгах), мечтает превратить квартиру в магазин ikea (для этого квартиру, пожалуй, следовало бы сначала купить), ходит на работу изредка, раз или два в неделю, любит петь песни с понятными ей одной словами по вечерам, очень вежливо и даже неуверенно держится с официантами и кассирами (как и я, впрочем), сама водит машину (не доверяет папе), а главное - то, как она смеется, я иногда смотрю на нее и думаю, что она смеется совсем по-польски, не знаю, как такое возможно, но это так
и вот я какого-то черта родилась здесь, посередине, хотя, наверно, считаю себя скорее русской, чем кем-то еще: я все-таки говорю по-русски, а беларусь отдельным государством едва ли можно назвать, и отношу я ее скорее, конечно, к россии, чем к польше. поэтому к русским мне трудно как-либо относится. могу сказать о русских, что у них огромная история и хороший президент, и разрешают даже по телевизору критиковать этого самого президента (у нас критикующий давно оказался бы там, где критиковать что-либо у него не осталось бы желания). а еще, говоря "русские", я почему-то имею в виду людей старше 35 лет, которые хорошо помнят, что такое советский союз, не знаю даже, почему
когда же я говорю о польше, в моем голосе появляются, наверно, такие грустные нотки, как у человека, давно оторванного от родины (я действительно давно не была в польше, но едва ли могу назвать ее родиной); поляки - это самые добрые люди, которых мне приходилось встречать. я это уже говорила, но все равно, меня это удивляет до сих пор, как они просто тонут в своей доброте, щедрости, что там еще, и это не потому, что, как нас в детсве учили "вот сделаешь доброе дело, оно вернется к тебе в семикратном объеме", "прежде, чем обидеть кого-то, подумай, хочешь ли, чтобы так поступили с тобой или твоими близкими", "не поступай плохо, и тогда не поступят плохо с тобой" - меня всегда эти фразы приводили в бешенство, даже в 10 лет, я думала, как же так, почему, это ведь неправильно с самого начала, вот она - хитрость, изворотливость в чистом виде, разве это не учит нас делать все с выгодой для себя, разве не так, зачем это говорить маленькому ребенку (я до сих пор пытаюсь избавиться, вырвать из себя эти глупые фразы; это тяжело; меня всегда учили, что это правильно, так нужно, это настоящая доброта; потом я поняла пошлость такой доброты, и это как будто, не знаю, от этого хочется плакать, кричать и вцепиться кому-нибудь в волосы, схватить за плечи и кричать, чему вы меня учили, я хочу быть человеком, просто человеком); поляки же, как мне кажется, не знают этих правил; по-моему, им просто не приходит в голову, как можно не помочь кому-то или помочь ради себя, как можно вообще каждый раз возварщаться к себе, как можно этим гордиться или пытаться загладить какие-то грехи; мне кажется, для них это естественно, они не умеют по-другому, никогда не пробовали; эта разница меня убивает к черту, я все еще не могу отделаться от "покормила котенка, какая я хорошая"; ненавижу себя за это, господи, как же сильно
улыбаться людям, которые говорят, что видели меня раньше
жаловаться на головную боль, стараться не хлопать дверью, как крышкой гроба
слушать того, кто заботливо шепчет: "послушай, маша.."
и замолкает, и наталкивает на мысли о сиреневом урагане,
исчезающем вместе с друзьями моих друзей, вместе с криками чаек
когда слышно только, как ветер свистит в карманах
(что удручает)
потом оказывается, что не осталось ни ветра, ни карманов, ни свиста - вообще ничего, кроме
собственного сознания, осознания, что ничего не осталось
а после проснешься в своей кровати с чувством, будто десять лет пролежала в коме
и долго еще придется свою неспособность к жизни списывать на усталость
но в конце концов привыкаешь, все становится на свои места, и ты оставляешь это в большой коробке
из-под обуви, в дальнем углу, и скоро уже не слышишь, что оно бьется там, как летучая мышь;
и только каждый раз, когда выбивает пробки,
ты кричишь
regina spektor - apres moi
на второй минуте тридцати секундах - какое-то безумное счастливое удивление
аа
скачайте, скажите, как
поскольку мама впадала в истерику, когда видела у меня в руках зенит, приходилось фотографировать и цифровиком немножко
еще пять
если попробовать описать мою жизнь сейчас - это старик, который отправился искать золото, а попал в снежную бурю, в самый настоящий ураган, и вот он стоит посреди этой бури, в центре этой бури, окруженный бурей
я - старик, ты - буря
ты - буря, ты - небо перед дождем, камень, ледяная глыба, ты - макет нашего парижа в натуральную величину, пустой ящик моего стола. внутри камня - тоже камень, внутри льда - лед, и ничего больше; внутри парижа - париж, внутри макета парижа пусто; я - старик с чертовым ледоколом в руках, и это не просто метафора, а ты сразу - и лед, и камень, и небо надо мной, и земля под, и воздух вокруг, но самое главное - ты буря, видишь, как получается, старик верит в хорошее, а небо ни во что не верит. я струдом справляюсь с этим потоком слов, с дождем из слов, нет, с градом, с летним градом, с ленинградом из слов, из разных, глупых, умных, одинаково бессмысленных слов, а ты - небо, кидающее в меня все эти слова, небо перед дождем, небо во время дождя, небо после дождя; небо, не знающее, что такое дождь; гроздь зеленого винограда; каштановые кудряшки до лопаток; остановившиеся часы; часы, идущие против часовой стрелки; часы, убегающие прочь от часовой стрелки; лето, зима, и снова лето; резкие переходы; пешеходные переходы, подземные переходы, подземные города; землетрясение, апельсиновый сок; горячий песок, невыносимо горячий песок, обожженные ступни, белое платье в серую полоску; незаконченные фразы, домыслы, помыслы, умыслы, девятнадцатый век, гроздь зеленого ленинграда, буря
слова от Юстасия
запах типографии
может, давно стоило исправить это на "запах новых книг" или "запах старых книг" или "запах любых книг". я никогда не была в здании типографии и совсем не представляю, как там пахнет ( Винстон говорит, что не очень), иногда я даже выбираю ту книгу в магазине, которая пахнет "типографией" сильнее всех; обычно оказывается, что ее лучше нюхать, чем читать
польша
я совершенно уверена с детства, что поляки - самые добрые люди на свете, и никто меня в этом не переубедит. мне очень нравится польский язык, а еще, когда я была маленькая, мы часто ездили в польшу за продуктами и одеждой (представляете, там был супермаркет!) - тогда не было никаких виз. мама недавно рассказала, что, вернувшись домой после того, как я впервые туда поехала, года в 4, я спросила: "почему все серое?". вообще, польша - это чудесная страна. честное слово; я очень давно не была там, но мне кажется, там всегда то ли рождество, то ли новый год, то ли пасха, и ничего больше нет
белые ресницы
не знаю. просто мне кажется, что белые ресницы - это красиво. я хотела когда-то покрасить свои, но не нашла белой краски для ресниц )
джессика стам
ну, черт. я не знаю, что о ней сказать

лучше бы никогда не существовало такого слова - "возвращаться". лучше бы не существовало многих слов, но этого особенно. лучше бы если уезжаешь - то непременно навсегда, как будто улетаешь на другую планету, в другую реальность. или даже в совсем другую реальность.
я не могу здесь жить! я не знаю, что не так с землей под ногами, с этим городом, или с этой страной, я не то чтобы люблю или не люблю это место, просто я не могу здесь жить, понимаете, у меня не получается, я понимаю, как это выглядит, но это правда, я просто не могу. я пытаюсь, честное слово, пытаюсь уже 16 лет, но у меня здесь постоянное чувство, что я выпила серной кислоты, и она сжигает, уничтожает меня изнутри, и со временем это становится привычно и почти незаметно, но дело в том, что в паланге нет никакой серной кислоты, там есть воздух, там все правильно, так, как должно быть. и даже я, выжженная серной кислотой изнутри, вообще вывернутая наизнанку, неправильная, может быть, могу рассчитывать на реанимацию, но только там. здесь каждый вечер, около десяти часов, у меня начинают дрожать руки, я бегаю по квартире, чувcтвую жуткое какое-то, невыносимое беспокойство, иногда плачу, но как-то отдельно, незаметно для себя, и не могу объянить, и не могу уснуть часов до двух-трех, и это правда
пожалуйста, заберите меня отсюда


